Конст. Федин. Из романа "Костер"
"....Вот на самом краю былых кустов, на выходе из бора, Илья Антоныч когда-то и показал сыну одним примерным выстрелом сноровку настоящего охотника, и выстрел этот словно заново прогремел над ухом Матвея, едва открылось ему знакомое место...
Тот день был неудачным. Уже темнело, а Матвейка (отец звал его так в детстве) все таскал за спиной сетчатую сумку с дюжиной подобранных от скуки боровиков, не думая больше ни о какой добыче. Выводки давно разбились. Молодая и старая птица одинаково была напугана бродившими весь август охотниками и так крепко держалась в гуще подлеска, что не сразу взлетала даже из-под носа собаки. Илье Антонычу наскучило носить ружье наперевес, ложем под мышкой, и он перекинул его за плечо. Когда Матвейка с отцом вышли на открытое, довольно светлое пространство лесной вырубки, сумрак позади слил весь бор в сплошную массу, и только стволы крайних деревьев чуть теплились косым закатным светом.
Вдруг из-под самых ног Матвейки, за спиной его, со страшным шумом бьющих крыл, вырвалась поднявшаяся птица и, раздувая кусты тяжестью полета, мелькнув черной тенью, исчезла в лесу. Но в миг, когда, испугавшись, Матвейка обернулся на шум, когда он схватил глазом шевеление кустов и быструю тень, метнувшуюся в сумрак бора, когда он увидел, как у отца, будто само собой, скользнуло с плеча ружье и вскинулось ложем к щеке, в этот миг, вместивший в себя множество нежданных движений,- в этот миг ахнул выстрел.
Тяжкий гул начал охватывать окрестность, уплывая к небу над вырубкой и ступенчато-перекатываясь лесом.
Матвейка и отец замерли оба в том неудобном повороте всего тела, в каком их застал выстрел, и с вытянутыми шеями вслушивались, раздается ли сквозь гул биение крыльев улетающей птицы или его нет.
- Готов? - тихо спросил Матвейка. Отец продолжал слушать.
- Косач? - немного потерпев, еще спросил Матвейка.
- Иди подбирай,- ответил Илья Антоныч и медленно наклонил к земле ствол ружья и повернулся лицом к сыну.
Тогда, прежде чем кинуться в лес, Матвейка взглянул в отцовские маленькие светлые глаза и увидел в них два совсем белых огонька, крошечных, как точки, которые будто дрожали. Всей костоватой некрупной статью своей отец казался в эту секунду чем-то не похожим на самого себя.
Найти добычу было хитро. Матвейка кружил и кружил между елей, а темнота все больше густела, и он не раз подумал, что отец промазал, и его подмывало высказать свое сомнение, пока Илья Антоныч не подозвал его:
- Глянь сюда!
Почти у самой опушки, между двух березок, как меж свеч, лежал тетерев, примяв траву простертыми крыльями. Голова его подвернулась под зоб, и по черному перу, точно от влаги, струился сажистый блеск. Матвейка схватил и поднял птицу за горячую, клейкую от крови шею. Только что ничего не рассмотреть было в темноте, а тут словно рассвело, и Матвейка побожился бы, что различит на тетереве каждое перышко отдельно.
Он долго - непослушными пальцами - втискивал его в раздвинутую отцом сетку.
Они пошли вырубкой к дороге. Добыча, грузно повисшая за спиной, подталкивала Матвейку на ходу в бедро и была ему легка и удивительно приятна.
- Папаня, как же ты целил? Ведь темно! - спросил он, не чувствуя больше усталости, без труда поспевая за отцом.
Илья Антоныч был уже опять совсем таким, каким привык его видеть сын,- бойко, нешироко шагал по лесной дороге, муслил на ошупь скрученную из газеты цигарку, слегка прикашливал. Чиркнув спичкой, по грудь осветив себя золотым, как заря, огнем, он сказал:
- Зоркий не увидит, чуткий услышит.
Остановился, раскурил, дал догореть спичке, притоптал ее искорку в колее, пошел дальше..."